Василий Брусянин «Смертный час»
Сидит старик Игнат на лавке и смотрит пустыми, слезящимися глазами на большую, закоптелую печь. А холодная, недели две как следует не топленная печь смотрит на старика Игната своим черным челом… Большим черным глазом представляется печное чело старику, а то вдруг покажется ему большим черным ртом.
И чувствует, и сознает Игнат, что это только от лихоманки (лихорадки) печное чело кажется ему похожим то на большой черный глаз, то на большой черный рот… Не чудовище лесное перед ним, а печь, та самая печь, которую он лет двадцать назад вместе с покойным братом Власом мастерил в своей хате.
Сидит старик Игнат на лавке, трясется от холода и кутается в рваную, заплатанную шубейку и сучит босыми ногами. А руками уперся в скамью, держится костлявыми пальцами за самый её край и точно боится упасть на темный и холодный пол.
Старуха Маланья лежит на печи, и её невидно за толстой печной трубой. Слышно только, как по-временам она охает или вздыхает. А то вдруг покашляет-покашляет, да и протянет:
— Ста-а-рик!.. Игна-а-т!.. погляди-ка в оконце — не йдет ли Миколай?..
Поднимется Игнат с лавки, припадет лицом к окну и помолчит, потом в тон старухи протянет:
— Не видно… не видно… Миколая…
Знает Игнат, что сквозь стекла, подёрнутые снежной пеленой, ничего не увидишь, а все же посмотрит и ответит старухе. А потом опять сядет на скамью, вцепится в её край костлявыми пальцами и качается взад и вперед, точно убаюкивает себя, как малого ребенка.
Рано утром ушёл сын Николай в волость, и все его еще нет. Пошел хлопотать насчет какого-то казённого пайка «на прокормление». А еще люди говорили, что и работу казенную дают в волости.
Только одного не мог понять Игнат: как же это так можно получить работу? и какую работу, теперь, в глухую снежную зиму? Ну, уж пусть себе сходит. Много народу пошло из села в волость, кто за пайком, кто за работой…
Сидит старик Игнат на лавке, качается взад и вперед и думает:
«Дадут Миколаю казенную работу, и останется он там работать… А мы тут как же со старухой? умирать, что ли?.. Кончится работа, и вернется Миколай с деньгами, а то и с мукой… Купим еды: картофеля, чайку бы… сахарцу, соли… Соль-то, поди, есть еще…»
Повел старик Игнат глазами в передний угол избы и видит на столе большую деревянную солонку и думает:
«Вон оно… соль-то еще есть… А што с ей, одной, с солью-то, сделаешь?..»
— Ста-арик… Игна-а-т… посмотри-ка в оконце — не йдет ли Миколай?…
Припадает Игнат к оконцу, щурит глаза, ничего не видит и тянет:
— Не-е-видно… Миколая…
И опять сидит на лавке и смотрит на черное чело холодной печи. И печь смотрит на старика своим черным одним глазом.
— Парань-ка-то тоже запропастилась… не йдет…
Говорит старик не громко о том, что Паранька запропастилась, а сам думает об урочище «Пригорь», куда ушла жена сына Николая за валежником да сухостоем. Шесть верст от села до урочища «Пригорь». В казенном лесу эта самая «Пригорь»-то. Сиваевский лесничий разрешил мужикам собирать валежник, вот и пошла Прасковья в урочище «Пригорь» за дровами. Каждый день пойдет в лес Прасковья и принесет сучьев да веток, а то и плашку от сухостойной ели.
Ходит в урочище каждый день и сын Прасковьи, десятилетний Петянька. Молодец этот Петянька, ростом не велик, а такую большую охапку дров тащит! А вчера, как вернулся домой в обеденную пору, и говорит:
— Маменька, пойдем еще сходим за дровами…
— Куда теперь идти… милой!.. Не дойдешь до дому до ночи-то. Ночь-то в лесу и застигнет…
Это вчера так сказал Игнат и добродушно посмеялся над внуком.
Закашлялась старуха Маланья на печи и протянула негромким старческим голосом:
— Ста-а-рик!.. погляди-ка, нейдет ли Миколай…
Не двинулся Игнат с места, еще ниже наклонил голову на грудь и тоже протянул:
— Не-е-видно Миколая…
И сам Игнат перестал верить в то, что засветло вернется Николай из волости.
На сельской церкви заблаговестили к вечерне. Глухо и где-то далеко гудел церковный колокол, а старик Игнат и старуха Маланья услышали знакомый, призывный голос храма, и перекрестились.
— К вечерне Ерема зазвонил, — точно невзначай выронил Игнат.
Старуха прошептала:
— Господи… Господи…
Сидел Игнат на лавке, качался взад и вперед и думал теперь об Ереме, церковном стороже. Никогда раньше не служили в церкви вечерни, разве когда в канун церковного праздника, а за последние дни, как пошел по деревням голод да мор, и надумал о. Терентий служить вечерни.
Подумал Игнат и об о. Терентий. Такой же он старый и седой, как и Игнат. А знает о. Терентия давно: и сам был молод, и о. Терентий был еще весь черен с волос и голос имел куда заливной да громкий. Он же, о. Терентий, венчал и Игната с Маланьей, да и ребят всех выкрестил. Сорок лет священствует о. Терентий в их селе Березовом и сам совсем сельским человеком стал. Богу за всех молится, да и так-то, где можно, в обиду не даст своего березовского мужика.
Вон и в прошлый понедельник так же вдруг зазвонили к вечерне. Пожалуй, и испугался народ и порадовался, мол, не манифест ли какой царский читать будут в церкви. Лет пять-шесть назад этак же вдруг зазвонили к вечерне, и прочитал о. Терентий царскую грамоту… Пошел народ в церковь: старики да старухи, а о. Терентий служит вечерню да и молится: «Отжени, Господи, глад, мор да болезни разныя!.. Услышь, Господи, молитву рабов твоих!..»
Пошел к вечерне и Игнат, помолился… Пусто было в церкви: так кое-где светились свечечки, стояли старики да старухи. А о. Терентий служил в белой ризе. А потом созвал всех стариков да старух ближе к алтарю да и говорит:
— Помолимся Господу Богу!.. Упросим у него милости и прощения! Ниспосли, Господи, благодать дому сему… отжени супостата. Огради, Господи, от глада, мора и людской злобы…
И усердно молился батюшка Богу, и старики и старухи молились.
А потом и говорит:
— Во грехе живем мы все… Вон, сколько вас пришло на зов голоса Господня… А где молодые мужики да бабы? А где ребята?.. А?.. Помолимся и за смирение их душ. И за их благоденствие помолимся.
И усердно молился седой лысый батюшка. И старухи со стариками припадали к церковному полу и тоже молились.
— Услышит Господь молитву и пошлет Ангела своего избавителя, — сказал батюшка и отпустил молящихся.
Слушал Игнат батюшку и запали в его голову последние слова, и стал он верить в Ангела-избавителя. Сколько лет прожил на свете и в Бога веровал, и знал, что есть у него Ангелы. А после слов о. Терентия уверовал и в Ангела-избавителя и думал: помолиться надо-ть покрепчае, вот и пошлет Господь Ангела-избавителя.
Пришел Игнат домой и рассказал домашним о служении вечернем, и об Ангеле-избавителе говорил, говорил и о том, что, мол, батюшка бранил молодых мужиков и баб — зачем в церковь не ходят, от этого, мол, нерадения к Богу и голод пошел, и мор.
— А работать-то кто будет? — огрызнулся на старика Николай, сидевший у печи.
Пришел он домой весь мокрый: у березовского мельника колесо мельничное помогал прилаживать на место, да в воду холодную и ухнул. Сидел у печи, сушился и сердился на всех.
— Работа — работой, а молитва — молитвой, — сказала старуха Маланья.
Сын не перечил, шептал только что-то себе под нос, да тер руками захолодевшие ноги.
Это было неделю назад, а вчера что было? силился припомнить Игнат.